Казалось бы, какая разница, стоять ли палаткам сегодня, если по первому зову, при самой неотложной необходимости их можно установить в таком же количестве. Проблема в том, что внутренне мы до сих пор не уверены — если отпустим, соберем ли снова.
Майдан наглядно продемонстрировал силу гражданского единства, как бы патетически это ни звучало. Там, где государство неповоротливо, система работает по накатанной схеме, объединение граждан может добиться большего, чем каждый гражданин в отдельности. И хотя опыт такого совместного движения у нас уже есть, он был внезапным и стал для всех приятным сюрпризом. А повторяющегося опыта доверия друг другу, уверенности, что в случае необходимости объединиться получится так же легко, как это было в стремлении вытащить страну из глубокой пропасти, у нас пока еще нет. Оттого страшно разойтись сегодня. Вдруг это единство было одноразовым, и завтра — снова каждый за себя (то есть, в результате проигрывают все).
У выдающегося американского философа и социолога Фрэнсиса Фукуямы есть работа "Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию". (Trust. The Social Virtues and the Creation of Prosperity). В ней он рассматривает гипотезу о том, что именно доверие, а не экономические преимущества, стали основой процветания богатейших стран мира. В предисловии к книге Фукуяма пишет: "Современные социологи назвали "искусство сообщения" Токвиля "социальным капиталом". Если считать способность совместно работать на общий результат формой капитала, нельзя не признать доверие ценным экономическим активом, то есть потенциальным источником благосостояния и стабильности власти. Отдельные индивиды, работающие сами по себе, слабы. Их мощь многократно умножается, только если они способны объединиться в большие группы".
Подписывайтесь на Telegram-канал delo.uaСам французский аристократ, политический деятель, министр иностранных дел Франции середины 19 века и автор знаменитой "Демократии в Америке" Алексис де Токвиль, на которого ссылается Фукуяма, рассматривает политическую систему как надстройку над особенностями общественных отношений в той или иной стране. Анализируя пример американской демократии, он предположил, что основой для создания успешной демократической системы можно считать в первую очередь доверие и социальное партнерство.
Фрэнсис Фукуяма созвучен с ним, он считает, что наиболее развитые и успешные страны мира отличаются высоким уровнем доверия. Это делает их более благополучными, поскольку граждане умеют вступать в партнерские взаимоотношения помимо семейных и государственных рамок. Именно в таких странах весомую роль играют общественные организации, движения, кружки и сообщества. В странах же, где общественное доверие отсутствует, либо слабо развито, объединение граждан под большим вопросом. А страны постсоветского пространства все еще остаются ярчайшим примером государств с высоким уровнем социального недоверия. То есть, гражданское общество на постсоветском пространстве после 1991 года пришлось строить заново, параллельно восстанавливая веру в договор, партнерство и объединение ради достижения общих целей.
В Украине борьба семейного индивидуализма и социального партнерства велась двадцать лет с переменным вялым успехом. Но историческая практика и менталитет взяли свое: семья семьей, а действовать сообща украинцы умели всегда. В этом и заключается особенность украинского народа, которую в упор, в который раз (как будто грабли плотно привинчены к полу) не замечает российское руководство. Украинцы обладают историческим опытом и памятью гражданского объединения. Как любая глубоко подавленная способность, она вырвалась наружу самопроизвольно как сюрприз, когда жизнь оказалась на грани. Это похоже на истории о внезапно раскрывшихся дарованиях у людей, подвергшихся шокирующим, критическим переживаниям. Когда сил контролировать барьеры не остается, из глубины поднимается все самое необходимое для защиты жизни. Единственная и первоочередная задача любого живого существа — выжить. А для человека, существа социального, выжить — значит объединиться.
И вот, получив второй успешный (если первым считать Оранжевую Революцию 2004 года) и первый настолько грандиозный опыт гражданского объединения, мы все еще чувствуем зыбкую почву. Как человеку, внезапно раскрывшему подавленное дарование, нам это кажется чем-то удивительным, но недолговечным, — случайное кратковременное везение, способное исчезнуть так же внезапно, как возникло.
Потому мы и держимся за физические остатки Майдана, чтобы быть уверенными, что это никуда не денется. Мы хотим точно знать, что это не мгновение, не одноразовая вспышка доверия, которое способно свернуть горы. Мы хотим быть уверенными, что в случае необходимости завтра соберемся снова. Эта боязнь очень понятна. Но она же делает нас слабыми. Она не позволит двигаться дальше до тех пор, пока мы не обретем абсолютную внутреннюю уверенность, что произошедшее принадлежит нам по праву, что Майдан — это мы, и этот опыт объединения невозможно повернуть вспять, ведь он уже состоялся. Уберут ли палатки, разъедутся ли люди по своим городам и весям, погрузимся ли мы в рутину, из которой состоит жизнь, — это все равно, если мы верим друг другу. А если мы решаем верить друг другу, объединяться — пусть сначала неуклюже, только пробовать — тогда нам не нужно держаться за физические символы такого доверия. Все, что нам нужно — каждый день учиться решать вопросы вместе, ставить общие гражданские задачи и объединяться в единую силу в случае необходимости.
Потому, думаю, даже если Майдан отпустить, он никуда не денется. Майдан — это наш опыт. И с него все только начинается.