Украина по-человечески

Пару лет назад пришлось мне проходить курс психиатрической пропедевтики. Этот курс непременно проходят все учащиеся психологи и психотерапевты
Забезпечте стрімке зростання та масштабування компанії у 2024-му! Отримайте алгоритм дій на Business Wisdom Summit.
10 квітня управлінці Арсенал Страхування, Uklon, TERWIN, Епіцентр та інших великих компаній поділяться перевіреними бізнес-рішеннями, які сприяють розвитку бізнесу під час війни.
Забронировать участие

Для людей, не связанных с медициной напрямую с юности, обязательный психиатрический клинический разбор иногда становится шоком. Шокирует не то, что приходится сталкиваться со "свежими" больными. Скорее, шокирует тот факт, что на человека можно и нужно смотреть как на "объект", который теряет свои человеческие качества, но остается в основном материалом для изучения и диагностирования. Эту личностную ломку проходят все учащиеся медицинских ВУЗов, когда человек оборачивается, первоначально, собранием заковыристых латинских названий, потом — запутанной системой, где все узлы и загогулины необходимо знать назубок, а уж потом — логической связкой "если-то", используемой для верной постановки диагноза.

В процессе такого изучения, сам человек исчезает со всей его болью, внутренними страхами и печалями, остается система, разладившаяся по странной причине, она требует срочного вмешательства. Это система строгая и логичная, но не живая.

Как я чувствовала себя в огромном холодном амфитеатре, когда за кафедрой стоял именитый психиатр и тыкал пальцем в юношу с синдромом Кандинского-Клерамбо, вопрошая: "Ну, и кто мне скажет, с чем мы здесь имеем дело?", что-то похожее испытываю теперь, когда читаю западную аналитику на тему украино-российского кризиса. За кафедрой стоит именитый аналитик, директор западного Всего-Всего, начальник Всего Остального, глава трансатлантического Государственного Целого, и с тревогой свидетельствует, что "Украине крайне важно сохранить глубокие связи и с Европой и с Россией", что "на Россию давить нельзя, потому что можно повредить ее хрупкую демократию", и что "На самом деле отобранный Крым — это неправильно, но ведь восточную часть пока не тронули, хоть и могли". Зарубежная пресса пишет огромные аналитические полосы, где с интересом студентов-медиков рассматривает тяжелого больного: Украина расчлененная, без Крыма и с вероятной угрозой юго-восточных потерь — как это, отчего и чем лечить?

Но как при любом клиническом разборе, в амфитеатре интересно, немного жутко, нервно, а в целом картина ясна. Аналитики, журналисты, обозреватели и эксперты ставят диагноз системе строгой и логичной, иногда диагноз верен. А человека в этом нет. И нет одушевленной, живой страны. Оттого диагноз становится пустым звуком, неживым настолько же, насколько мертва сама препарируемая абстракция.

Около месяца назад мне написал письмо приятель из США. Он трудился над статьей для крупного американского издания и очень хотел свежих комментариев "с полей". Он забросал меня крайне правильными и разумными вопросами о том, почему бы этой революции не обернуться таким же провалом, как в случае с Оранжевой предшественницей; о том, что Правый Сектор и Свобода подрывают позитивное отношение к Украине со стороны Запада, потому что их лозунги и особенности деятельности неоднозначны; и о том, что проблема языка в Украине была и будет темой для внутреннего раскола номер раз. Я вспылила. Этот диагноз был холоден, логичен и мертв. Приятель никак не мог понять, почему я злюсь, ведь статья планировалась взвешенной и адекватной. И, конечно, он не слышал звучащее в каждом его вопросе: "Ну, и кто мне скажет, с чем мы здесь имеем дело?". Не было в этом чувства человека, усталого, оттого слегка злого, напуганного и нервного, со своими болями и опасениями. Не было живой страны, которая столько вытерпела и так переболела, что с трудом дышит.

Я долго объясняла, как мы здесь видим наши проблемы. Но когда надоело, и ощущение участия в клиническом разборе стало невыносимым, я заметила: "Послушай, тебе здесь никто сейчас логически и взвешенно не ответит. Представляешь, что мы пережили за эти несколько месяцев?". Он возмутился: "Думаешь, у нас все хорошо? У нас тоже полно проблем! И ничего, справляемся". Я не стала его разубеждать, только заметила очевидное: "Просто мы очень устали". Он затих на время, но вскоре ответил: "Кажется, я понимаю". Странно, правда? Как же можно сразу не понять, что после таких событий чувствуют люди. Но вот эта практика отстраненного наблюдения, — она заставляет забыть о том, что в объекте есть живое. Оттого и диагнозы их верны, только бессмысленны. И разборы их логичны, но это еще хуже.

Стоит напоминать каждый раз, что человек "по ту сторону клавиатуры", стоящий за той кафедрой, участвующий в том круглом столе или саммите, ты, вот именно ты — такой же, как я. Это ужасно мешает работе сбалансированного наблюдателя, но иногда об этом стоит напоминать. Ты такой же, однажды, возможно, испуганный или уставший. Однажды оказавшийся в ситуации, когда к твоим воротам подкрадется сосед и начнет рваться во двор с криками: "Отдай дом, он мне понравился!". Вот ты, студент медик, ты бы вспомнил латинские названия косточек черепной коробки, обнаружив у себя пугающие симптомы и страшную боль? Вот ты, директор западного Всего-Всего, начальник Всего Остального, глава трансатлантического Государственного Целого, что бы ты сделал сам, окажись твоя страна, твой город, твой дом в таком положении, как украинский? Вот ты, журналист и аналитик, обозреватель и эксперт, что бы ты написал веское и сбалансированное, очутись российская армия у твоей границы? Кажется, не стал бы заявлять, что у твоей страны с агрессором "глубинные исторические связи", и не стал бы упоминать, что в твоей стране говорят на нескольких языках, включая язык агрессора, а это слегка сбивает с толку. О нет, ты тогда почесал бы затылок, отбросил всю свою аналитическую отстраненную напыщенность и, наконец, заметил по-человечески очевидное: "Кажется, я понимаю".