Нестыдный героизм — о "Горькой жатве" от канадских кинематографистов

Канадский фильм "Горькая жатва" ("Гіркі жнива" ) режиссера Джорджа Менделюка — это героико-мелодраматическая история, действие которой разворачивается во время Голодомора. Картина выполнена с практически голливудским (особенно по сравнению с все еще ограниченными возможностями украинского кинематографа) размахом на украинском историческом материале и с привлечением актеров голливудского кино:

• молодого Макса Айронса в главной роли крестьянина-художника Юрия, по необходимости переквалифицировавшегося в воина, защищающего родных и любимую от террора коммунистической власти; Барри Пеппера в роли отца Юрия, выгодно украшенного длинными усами, оселедцем и несколькими насупленными взглядами; и предельно выразительного сухим морщинистым лицом и горящим взором британца Терренса Стемпа в роли деда-патриарха — тоже украинского воина, легендарного и уважаемого в народе.
• молодого Макса Айронса в главной роли крестьянина-художника Юрия, по необходимости переквалифицировавшегося в воина, защищающего родных и любимую от террора коммунистической власти;
• Барри Пеппера в роли отца Юрия, выгодно украшенного длинными усами, оселедцем и несколькими насупленными взглядами;
• и предельно выразительного сухим морщинистым лицом и горящим взором британца Терренса Стемпа в роли деда-патриарха — тоже украинского воина, легендарного и уважаемого в народе.

Изначально трейлер фильма рождал некоторые опасения в том, что "Горькая жатва" окажется развесистой "клюквой" — так характеризуют американские костюмные картины, в центре которых оказываются примитивно воплощенные сюжеты, взращенные на российском и советском материале. Они были не напрасны, но, к счастью, подтвердились лишь отчасти, что уже достижение. И немалое.

"Горькая жатва" — далеко не идеальный фильм, который грешит и украшательством, и примитивом, и схематизмом, и карикатурой, и вызывает немало вопросов к тому, каким именно образом он создает миф Украины и ее отношений с советской властью. Но все же, авторам удается найти баланс между стремлением донести зарубежному зрителю историю Голодомора — правду о реальной трагедии — и одновременно наполнить ленту зрелищностью героико-эпического жанрового кино.

Потому что "Горькая жатва", вопреки демонстрируемой трагедии, оказывается не фильмом о поражении (коими были и "Голод–33" Олеся Янчука, и "Поводырь" Олеся Санина — единственные игровые ленты, которые вывели Голодомор в украинском игровом кино), но фильмом о борьбе, где жертвенность страдания молчаливого умирающего большинства дополнена попыткой противостоять врагу, пусть нередко самоубийственно неумелой.

Об украинцах-воинах (именно воинах, не казаках) в фильме упоминают неоднократно и не случайно акцентируют именно на этом аспекте образов героев, выявляющем себя в сценах физических столкновений с карательными отрядами советской власти, готовой отвечать насилием на малейшее неповиновение ее требованиям.

Болезненная реальность этих столкновений, стоит отметить, почти сразу показывает невозможность победы над Советами, ограниченность сил героев — они не являются суперменами, способными выйти из любого противостояния без потерь. Внутренняя готовность к подвигу и возможность осуществить его чаще всего не совпадают. Тем большее значение приобретает проявленная героями решимость идти до конца.

Подобный реализм проявляется внезапно и воспринимается тем более остро, что авторы "Горькой жатвы" сопрягают его с мифологией. Украинское село предстает в фильме скорее исполненным живописной, "потемкинской" красоты, достатка, истовой религиозности, мистицизма и, в общем, изначальной свободолюбивой готовности к бунту. Хотя среди украинцев-персонажей есть и те, кто терпеливо страдает, и те, кто уходит мученической смертью, не противясь насилию.

Советская власть тоже предстает набором штампов: силой демонической, и в чем-то карикатурной (та самая "клюква"). Она проявляет себя:

• в портретно-шаблонном Иосифе Сталине, анекдотично спрашивающем у Лазаря Кагановича: "Разве я тебя еще не расстрелял?"; в образе упитанного комиссара в кожанке, который оказывается не только атеистом и садистом, но и сладострастным декадентом с Эдиповым комплексом (этот плодотворный психоаналитический мотив, несколько расцвечивающий ленту, впрочем, в "Горькой жатве" не развивают); в многочисленных персонажах, отмеченных единственной "краской" — украинофобии; и даже в традиционном образе одинокого разочаровавшегося коммуниста, осознавшего людоедский характер политики партии и искупающего свои грехи (такой образ находим и в "Голоде — 33", и в "Поводыре").
• в портретно-шаблонном Иосифе Сталине, анекдотично спрашивающем у Лазаря Кагановича: "Разве я тебя еще не расстрелял?"; в образе упитанного комиссара в кожанке, который оказывается не только атеистом и садистом, но и сладострастным декадентом с Эдиповым комплексом (этот плодотворный психоаналитический мотив, несколько расцвечивающий ленту, впрочем, в "Горькой жатве" не развивают); в многочисленных персонажах, отмеченных единственной "краской" — украинофобии; и даже в традиционном образе одинокого разочаровавшегося коммуниста, осознавшего людоедский характер политики партии и искупающего свои грехи (такой образ находим и в "Голоде — 33", и в "Поводыре").
• в портретно-шаблонном Иосифе Сталине, анекдотично спрашивающем у Лазаря Кагановича: "Разве я тебя еще не расстрелял?";
• в образе упитанного комиссара в кожанке, который оказывается не только атеистом и садистом, но и сладострастным декадентом с Эдиповым комплексом (этот плодотворный психоаналитический мотив, несколько расцвечивающий ленту, впрочем, в "Горькой жатве" не развивают);
• в многочисленных персонажах, отмеченных единственной "краской" — украинофобии;
• и даже в традиционном образе одинокого разочаровавшегося коммуниста, осознавшего людоедский характер политики партии и искупающего свои грехи (такой образ находим и в "Голоде — 33", и в "Поводыре").

Впрочем, демонизм советской власти оказывается каким-то непоследовательным в своем практическом воплощении — насилие и жестокость будто бы останавливаются на полпути, регулярно оставляя лазейки героям, которыми те и пользуются. Таких "роялей в кустах", которые авторы "Горькой жатвы" приготовили для них, — немало.

Отчасти отдельные сюжетные повороты и сцены воспринимаются искусственными потому, что фильм, скорее, выполнен, как мозаика, чем живописное полотно. В итоге, образное решение конкретной сцены оказывается важнее, чем гладкость перехода между эпизодами: свадьбу играют, не отгуляв траура, почти сразу после похорон, а оружие совершенно спокойно достают из-под лавки, как будто до этого не было многочисленных обысков. Собственно, и само движение времени не всегда можно уловить.

Важнее плавного хода действия для авторов оказывается движение национального духа: стремление героев жить, быть свободными и их готовность бороться за достижение своих целей. Эти чувства, усиленные романтической любовью главного героя, они и передают, превращая "Горькую жатву" в оптимистическую трагедию.