Красноармейцы здесь не ходят
Боевая тональность ленты, посвященной событиям начала 1920-х годов в Холодном Яре, где украинские повстанцы долго и успешно противостояли советской власти в то время, когда больше никто ей в Украине уже не противостоял, заявлена с первой сцены.
Вооруженный до зубов Вовкулака (Павел Москаль) неспешно едет на коне и с хищным прищуром, оправдывающим его прозвище, обозревает пустынные холодноярские окрестности. В руке же своей он держит отрубленную голову красноармейца, чтобы водрузить ее на палку рядом с несколькими черепами, которые, судя по всему, тоже красноармейцам принадлежали, — просто убитым немного ранее.
Авторский голос за кадром
Наряду с этой обыденной жестокостью, оправдываемой непримиримостью борьбы, которую ведут герои, еще одним важным художественным элементом "Черного ворона", заявленным с самого начала, оказывается текст от автора, который читает Василь Шкляр: о таком его участии в экранизации упоминают особо.
Произносит свои слова писатель уверенно, четко, чеканя их без лишних эмоций и художественных придыханий. Временами кажется, что его реплики не так уж и необходимы, поскольку разъясняют то, что и так является очевидным, а до того, что в истории есть неясного, зачастую, увы, не доходят. Но все же они играют очень важную роль.
"Литературные чтения" придают фильму эпическую форму и позволяют рассматривать прерывистый повествовательный пунктир как сознательный — искомый — итог работы, а не случайный, неисправленный во время контроля качества (порой возникает недобрая мысль: "А был ли он, этот контроль?"), недостаток ленты.
Пунктир рассказа
На съемках фильма "Черный ворон"
Ее сюжет стремительно несется по героической прямой, притормаживая лишь для небольших пауз, во время которых персонажи проникновенно смотрят друг другу в глаза, сдерживая (или, вернее, намекая на то, что сдерживают) бушующие внутри эмоции.
В Холодный Яр одновременно прибывают герой (Тарас Цимбалюк) и русскоговорящий ("советы" в картине говорят исключительно на русском языке, подчеркивая оккупационный характер своего пребывания в Украине) антигерой — чекист Евдокимов (Андрей Мостренко).
Герой хочет забыть о войне и просто жить с беременной супругой (Ксения Данилова) и отцом (Олег Мосийчук). Антигерой — побороть "бандитизм", использовав для этого воинские таланты героя. Но своими действиями лишь превращает потенциального нейтрального обывателя, который каждый день меняет сорочки и уже не помышляет о бунте, в непримиримого борца без страха и упрека — того самого Черного ворона.
Героическая скульптура
Стоит отметить, что эти бесстрашие и безупречность характерны для героя с самого начала. В одной из сцен, решившись идти войной против "советов", он просит знахарку (Наталья Сумская) заговорить его, лишив "лишних" эмоций. Но и до этого момента Тарас Ткаченко не позволяет ему их особо проявлять, высекая образ протагониста, словно строгую скульптуру — скорее из мрамора, а не плоти и крови.
По-настоящему эмоциональную пружину Черного ворона он отпускает лишь однажды — в экспрессивном трагическом соло, отчасти напоминающем схожую "кричащую" сцену в "Поводыре" Олеся Санина.
Этос и архетипы
Впрочем, по своему мировоззрению фильм, скорее, ближе к "Червоному" Зазы Буадзе. Он напоминает экранизацию одноименного романа Андрея Кокотюхи категорическим принятием водораздела мира на Добро (Украину) и Зло (советскую власть), осознанием того, что Зло всегда будет стремится Добро уничтожить, и единственно возможным решением в этой ситуации — бороться со Злом, поскольку любой иное действие равносильно смерти.
Пафос ленты органически рождается именно из этого этоса.
Клич холодноярских повстанцев "Воля или смерть" — не просто слова (собственно, их в двухчасовом фильме произносят не часто), но философия жизни, правильность которой раз за разом подтверждают трагические украинские архетипы.
К примеру, один сюжетный завиток напоминает о "Тарасе Бульбе" Николая Гоголя, другой — подкрепленный репликой "Умирать не страшно, голод — страшно" — указует на Голодомор, черная тень которого уже витает над Украиной.
Богатый второй план
Не все герои в полной мере разделяют подобный — отреченный и мужественный — взгляд на мир, что лишает актерский ансамбль однородности. Тарас Ткаченко вынужденно сочетает скульптурную манеру игры, адекватно отражающую эпический исток "Черного ворона", с игрой реалистичной, психологически нюансированной, которая формирует второй план ленты.
При этом проявлять слабину, пачкающую галифе, позволяют лишь негативным персонажам (Алексей Тритенко), а лучшие образы, в которых отпечатан их многолетний театральный опыт, научивший сдержанности, создают блестящая Наталья Сумская, Олег Мосийчук (главный "дед" современного украинского кино) и Виктор Жданов.
Захлебывающийся масштаб
Не всегда комфортное сочетание эпоса и психологической драмы (в отдельных случаях двумя ногами заступающей на территорию махровой мелодрамы) характерно и для визуального решения ленты (оператор-постановщик Александр Кришталович).
Масштабный замах сцен, в которых есть не только герои, но и пространство, в котором они пребывают, воздух, которым дышат, то и дело захлебывается крупными планами, особо подчеркивающими стилистическую неоднородность актерской игры. А долгий план со сложно организованным внутренним действием (в том числе боевым) уступает место стремительному монтажу коротких фрагментов, которые, скорее, косноязычно намекают на целое, чем эффективно артикулируют его.
Между большим кино и кино поменьше
Учитывая, что производством фильма занимался продюсер Александр Ткаченко и компании, входящие в группу "1+1 медиа", возникает искус объяснить дрейф "Черного ворона" от целого к рваному фрагменту влиянием дурной телевизионной инерции, ориентированной на рекламные паузы и взявшей верх над кинематографом, несмотря на то, что рекламных пауз в фильме нет.
К подобному упрощенному выводу подталкивает и прорывающаяся сквозь общую похвальную внимательность к достоверным материальным деталям приблизительность — как образная, так и повествовательная, граничащая с непредумышленной пародией.
Наиболее ярким ее примером является Варфоломей в исполнении густо загримированного, практически ряженого, Сергея Бабкина, появляющийся словно древнегреческий "Бог из машины" — тогда, когда его не ждали, просто потому, что ни у кого в здравом уме и трезвой памяти не было ни малейших причин его ждать.
Особый взгляд и особое время
На съемках фильма "Черный ворон"
И все же, интерпретация "Черного ворона" как телесериала, "раскормленного" до размеров полнометражного кино, не кажется до конца убедительной. Скорее, авторы фильма, экранизируя "народный" (по меркам скудного книжного украинского рынка) роман Василя Шкляра, прибегают к его фольклорному пересказу.
Пересказу, опирающемуся на изначальное знание зрителями истории, которое позволяет знакомить с ней с любого места, упуская важные детали, потому что они — для знающих — не важны, дает право то убыстрять, то замедлять ход времени (иногда возникает ощущение, что супруга героя ходит беременной не меньше года) и ставить отдельных персонажей на "паузу" (отец и дядя героя садятся вечером искурить самокрутку и на рассвете обнаруживаются в том же месте с той же самокруткой в зубах).
Архаичное украинское кино
В итоге, по меркам современного мирового — и, в первую очередь, голливудского — кино, с которым "Черный ворон" соседствует в кинотеатрах, фильм Тараса Ткаченко оказывается обескураживающе некомфортен и даже плох, если "плохим" называть фильм, максимально далекий от привычных кинематографических стандартов качества.
Однако подобный итог является не так следствием авторской неспособности достичь этих стандартов, как результатом сознательного их игнорирования в пользу своей самобытной, но архаичной художественной манеры, импульсы которой стоит искать вне кино, а, порой, и вне искусства, но в украинском обществе как таковом.
Благодаря этому "Черный ворон" Тараса Ткаченко предстает безусловно своевременным фильмом и, одновременно, фильмом несовременным и бесконечно несовершенным.
Сергей Васильев для delo.ua