В работе с русским клиентом мой опыт был похож на тот, который я имел честь получить совместно с Министерством здравоохранения Ганы более сорока лет назад, пишет Ицхак Адизес в блоге на "Киевстар Бизнес Дайджесте".
В России я занимался реструктуризацией региональных организаций, семнадцатью из которых владел мой клиент. По всей России. Когда я провожу реструктуризацию, скажем, в регионе Y, клиент будет не согласен со структурой, потому что она не подходила региону X.
Таким образом, мы приступали к структуре региона X. Теперь клиент был в глубоком сомнении, является ли правильной структура для X, потому что она не вписывалась в Y. И тогда меня осенило: он пытается найти шаблон, где все регионы будут структурированы таким же образом.
Подписывайтесь на Telegram-канал delo.uaАх, это наследие Советского Союза — одинаковость.
Почему они так привязаны к ней? Что является источником этой культурной предвзятости? Я понял, у меня был такой же опыт в Гане сорок лет назад. Британская империя, структурируя государственные службы во всех своих колониях, действовала тем же способом: привести все организации под одну структуру для простоты управления.
В колониальную эпоху, когда офицер иностранных служб проходил обучение в Великобритании, его обучали быть способным служить в любой точке мира, на любой территории без особого труда, потому что все министерства, все общественные организации и службы были структурированы таким же образом во всем мире. В Советском Союзе, по-видимому, существовала такая же практика: одинаковость, чтобы получить максимальный контроль из центра, из Кремля.
При структурировании территории, общаясь с русским клиентом, я пытался убедить его, что каждая территория должна быть структурирована так, как это имеет смысл для этой территории. Расстояния разные, проблемы коммуникации разные (многие города в России не имеют прямой связи воздушного транспорта. Вы должны вылететь в Москву, чтобы переместиться в другой город). Москва является центром для всей России по более чем одному направлению.
Клиент, отвечающий за территорию, чувствовал себя некомфортно из-за структурного разнообразия, поэтому я спросил себя: почему на Западе, в условиях рыночной экономики, мы знакомы с таким разнообразием?
Мое понимание заключается в том, что в капиталистическом обществе мы стремимся получить высокую производительность больше, чем контроль. Мы измеряем производительность территории, и если для повышения производительности мы должны учесть некие локальные факторы для создания подобной разницы, так тому и быть. Нас не волнует, что вы делаете (в пределах закона и этики), пока вы выполняете поставленные задания.
В тоталитарных системах подобный способ не задает тон. Здесь всем руководит контроль. Вначале управление и оно превыше всего. И в таком случае, производительность страдает. Не удивительно, что экономика России и всех коммунистических и пост-коммунистических стран страдают от плохих экономических показателей.
И это было верно для колониальной Британии тоже. Производительность колонии была менее важна, чем ее контролируемость из Лондона.
И когда колонии получили свободу, они по-прежнему имеют структуру, подходящую для жесткого управления, которая подрывает их возможности для достижения максимальной производительности.
Или, как я уже говорил во многих своих лекциях, в колониализме плохо не то, что они вынесли из этого опыта, а то, что они попытались забыть: культура максимального контроля в ущерб производительности.
То, что я описываю выше, является конфликтом между эффективностью и продуктивностью, т.е. между разнообразием и управляемостью.
При помощи увеличения продуктивности можно увеличить прибыльность, но пока это не уменьшает эффективность до той точки, когда появляется суррогат продуктивности.
Повышая продуктивность внимательно следите за тем, что происходит эффективностью. В определенный момент (с использованием маржинального анализа) вы можете обнаружить, что из-за повышения продуктивности снизится общая рентабельность, поскольку вы потеряете эффективность.